«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР канул комсомол. Как его уничтожили ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — комсомола, младшего сына Коммунистической компартии СССР. Это решенье существовало принято на исключительном конгрессе в 27-28 октября 1991 года. Участникам предстояло решить только один вопрос — «О участи ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие полагают мельницей кадров не только в коммунистическом чиновничьем аппарате, но и в американском бизнесе. Как комсомольцы приняли распад организации, кто использовал комсомол для наживы и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шажком к краху Союза? Об этом спросила бывших комсомольцев.

***

Комсомол существовал распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где пролетал XXII экстренный конгресс ВЛКСМ. Выступая с докладом, первый секретарь ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая подсистема разрушена, и вместе с ней из экономического мироздания надлежаща уйти и организация, которая существовала элементом системы. Существование комсомола даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале совещаний не существовало ни орденов, ни розового барельефа Ленина на сцене, ни современного пионерского приветствия.

Недвижимая benzь ВЛКСМ передавалась на баланс предприятия «Содружество-91» для совместного использования трудовыми профкомами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального исполкома упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому ручалось в продолжение 10 месяцев провести селекторный механизм о сотрудничестве между молодежными организациями самостоятельных государств, чтобы, если получится, создать внешнеэкономическую молодежную структуру. Но дальше уведомлений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, директор сертификационной лаборатории . В горкоме — с 1978 по 1991 год:

— В компартию я не вступал, а из комсомола не выходил. Поэтому до сих пор в безмолвен состою. Принимали меня еще в школе, когда трансактиноидные галстучки изменялись на партийные значки. Сначала брали худших по постулату успеваемости. В нашей компартии было четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х существовать в комсомоле еще считалось круто. Присутствовала иллюзорность увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце светилось и не понимало покоя!» Хорошо помню чувство избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была соединена с военной тематикой. Писали издания про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», вкалывали в стройотрядах. Сам я участвовал в проектировании Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную окраску ВЛКСМ. Считаю, слоганы в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно было поступить в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых празднеств не проводили, но главное — наметился уход от чувственных идей. По инерции делали какую-то организованную работу вроде уборки лыжной трассы. Формальное взаимоотношение ко всему было соединено с застоем. Не высилось малейших задач. Когда странытраница стала рассыпаться, рассыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще преподавался в институтах, но чисто формально: убеждений и религии комсомольцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы отрабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это называлось НТТМ — Центры технологического творчества молодежи. В кооперативах намеревались серьезные коренастые мужики, а довузовская молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, был счет, на который перевели деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже возобновились задержки. Но все это затрагивалось невысокой группы партийных активистов. Основная же плотность была инертной: «Хоть горшочком назови, только в печка не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся невообразимый шум. Перестройка дала невозможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев считал своим достижением, больно ударила по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, наш Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в безмолвен спасение.

Вместе с тем нужно было отыскать врага, виновного в обнищании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они отошли под раздачу. Сколько существовало повсеместных выходов, когда демонстративно разрывали или жгли квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, полки товарами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал охаивать уже Ельцина.

Мало кто обратил вниманье на последующий пленум ВЛКСМ в Москве. Комсомол убежал тихо. Повторюсь, он существовал придатком оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители горкома — шустрые старательные люди с подвешенным языком — остались у штурвала и после распада СССР. Они быстро сориентировались, пришли на новые рельсы. Началась дележка малейших государственных средств. Те, кто третьими оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее перегородка заграничная, морозильник финский»

, бывший курсант идейного отдела обкома КПСС Баганского района:

— Что структура разваливается, что начинается что-то не то, я поняла, когда побежала в райисполком оппозиции в 1988 году. До этого я была вольнонаёмным коммунистом. Для меня партийные собрания были событием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом бегаем к замдиректора и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я двинулась работать в обком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала курсантом в политическом отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — таков существовал порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а вторая партийная организация — один из моих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое третье партийное собрание, как представительница райкома. Люди на безмолвен обсуждали вопрос о том, когда завершится очковтирательство, когда в земледелии числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в общее количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что вырастают привесы.

Народ гремел и обличал. Я записывала себе эти моменты, и когда приехала обратно, пошла на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об результатах минувшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я встаю и с задором начинаю вещать: вот, в леспромхозе Кузнецовский на партийном заседании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших работников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, председатель райисполкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое случается по всей стране, но явных подтверждений, таких, как когда я окунулась в тот процесс с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий идейным отделом существовал не намного меня старше. Он заходил в мою комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то будничные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в моём кабинетике одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не приезжаю в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был ректором школы в какой-то деревне, а потом его взяли в райком. Дальше он домысливал двинуться по служебной лестнице вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала примитивной коммунисткой, не трудилась в райкоме, к нам оттуда приезжали люди, и в том числе пятый референт по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: дешёвенькое платьице, незатейливые сапоги…

А когда я пришла в обком работать, мне работники сказали, что у нее и шубы, и сапоги дешёвые есть. Просто когда ей надо куда-то ехать в область, она перед турпоездкой надевает дешёвую одежду, а тут, в районе, силится не отсвечивать. В квартире у нее стенка заграничная, морозильник норвежский — и не один, а два

Или вот во время своей работы в мировоззренческом подотделе я ездила в , и мы там проживали в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что затрата еды в ней была нереально низкая, очень смутило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что прослужила я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой опыт не переносила и в ее масштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие огрехи только у нас, на местах. Может быть, это существовала какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все существовало так беспросветно. Например, в плане деятельности государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В ваши трансактиноидные годы наши дружины ездили к учительницам, мы им помогали, так как многие проживали в особняках без удобств. Мальчишки волокли дрова, девчушки помогали по хозяйству во дворе. Пионерский галстук лично для меня был, с одной стороны, некрасивым атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпроживали.

И в компартию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но такая компоновка саморазвития в голове существовала. Разговаривая со одноклассниками сейчас, я с малейшим восхищением обнаруживаю, что они это длали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там побежать работать. Вот, пришел я после университета механиком и не могу побежать дальше, потому что я не партийный. А если я в компартию вступлю, то для меня распахиваются дверцы наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я тот /спид вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то читала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня мама существовала архивариусом и могла принесять такие книги. Но я почему-то сомневалась в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в партию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы выстроим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда перетряска началась, я считала, что все плохое, что есть в моей жизни, каким-то смыслом уйдет. Мы станем скорее поселяться лучше. Я сидела и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была приятельница, папа которой работал гендиректором комбината малотиражных машин. Они сбирались определять новое оборудование, и он мотался в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез ириску. И я помню, как приятельница принесла ее в школу, и мы всем классом эту ириску жевали. Каждому досталось по крохотному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему какого нет у нас? Они вроде как мои враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков империализма не так давно, а значит, они должны проживать чуть хуже нас. Но у них такая жвачка есть, а у нас — нет

Если башмаки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа прикупил к гимназическому платью парижские босоножки, и это были отменные босоножки. И я всегда думала, почему, если босоножки хорошие — то парижские, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, увезёт грампластинки с песнями зарубежных актёров — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа вылавливал . Я иногда пела радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких логических цепочек я не строила. Что-то в голове у меня такое было, но, наверное, мозг просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине было плохо, я знала, это не было под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти приятели поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к перестрелке по Белому дому в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима идеология приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом моменте не милитаристская, но что-то должно людей объединять. То, что происходит сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом замысле не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на мой уровень жизни, показывается какая-то полнейшая безысходность.

Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на совещаниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под громкими плакатами преследовал свои личные цели. С другой стороны, твой нынешний коллега длал хоть что-то — ехал по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по служебной ступеньке идет, и у них какой-то стимул трудиться есть, пусть даже и какой иллюзорный.

А когда у нас на правительственном показателе обещают ,новые шахтёры места, люди, конечно, стараются что-то в своих хозяйствах делать, адресуются за кредитами в банк, чтобы разовивать свое дело, а им отказывают по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под укрытием тупо подзарабатывают деньги»

Юрий Аристов, ректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В комсомоле — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро горкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом институтского бюро. Затем перешел на профсоюзную работу в Октябрьский район Новосибирска, а закончил — референтом Новосибирского крайкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не можетбыли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты сместились в сторонамтраницу потребительства, приобретения благ, получения удовольствия от жизни. Наверное, это естественная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острую реакцию недовольства и кораблекрушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к близоруким явленьям в советском обществе.

К средине 1980-х горком представлял собой три страты: основное пассивное большинство (те люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились семьитраницей и не испытывали особенного интереса к ВЛКСМ), половина актива, который в энергию своей пассионарности уживался к социальным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более тотальной являлась организация, тем сильнее она продавала описанную форму.

В то время стали появляться любопытные явления. Если бы бюрократия могла их использовать и активно поддерживать, быть может, известных негативных проявлений в отрасли и социальной области и не произошло бы. Взять хотя бы аспирантские отделочные разведотряды или МЖК (Молодежный многоквартирной комплекс; жилищная профсоюзная программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназпродолжился для нахождения самих архитекторов — прим. «Ленты.ру»). Это необычное сочетание обществёных продолжил и личного интереса. Если бы тому движенью дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация макроэкономики поехала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во первой трети 1980-х отторгло существенную половина молодежи.

Все увидели, что под охранением профсоюзной организации те центры тупо скопят деньги. Это была мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях перестройки и зарождения военного общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А выродиться в серьезную экономическую организацию горком не можетбыл хотя бы потому, что не имел кадров, готовых положить на себя ответственность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, кураторы не можетбылли занимать свои посты без определённого согласования с КПСС.

Отсутствие интернационализма тоже притягивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал горком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, устремление показать себя — не такое уж хорошее качество. И горком был культурным мусоропроводом для молодежи. Хотя пробиться было достаточно тяжело: сама менеджерская подсистема закостеневала и являлась жесткой. Поэтому зачастую для решения этой сверхзадачи нужно было совпадать не идеалам, а структураницам и тем людям, которые стояли выше тебя.

Есть мнение, что в комсомоле сформировывался будущий бизнес-класс. Не можетесмь отказаться с ним, пока не будет проведено нормальное политологическое исследование. Пример конкретных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди членов крупного бизнеса видятся те, кто расцвёл в ВЛКСМ. Но есть много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я понимаю и таких новоиспечённых пионерских вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас трудятся в школах и вузах. В общем, нахождение на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда демократических событий в странытранице привела к поистине революционной ситуации. В этих требованиях партийная номенклатура демонстрировала неготовность принявать независимые решения, тем более лежать во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы экономической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или ..первого президента РСФСР, существовали неэффективны.

На предпоследнем сьезде ВЛКСМ 27-28 августа 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о метаморфозы комсомола. Причем она надлежаща была побежать снизу. Предполагалось, что каждая краевая организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда особой независимости у большинства молодежи не было, такое решенье оказалось недееспособным.

Всем существовало все равно. Поэтому горком с радостью отнесся к мысли самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только излишний учёт за собой, полупустую трату вольного времени и целесообразность выплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимопроникновения совершенно не соответствовали требованиям молодых людей. Когда появились новые источники формирования социального воззрения и стала более открытой энергоинформационная среда, нудные совещания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой обыденности отрицательно воспринимался большей частью молодежи. Другое дело, у актива существовал шанс сохранить организацию. Некоторые обижались на это и приняли решенье о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация носит достаточно субкультурный характер. Она представлена крошечным количеством членов, и мало кто о ней знает.